Что же касается музеев, то они отличаются самой скверной организацией, самой скверной экспозицией в Италии — они просто возмутительны, как говорят сами флорентийцы, не скрывая при этом некоторой гражданской гордости. Единственное исключение из этого правила, новый музей, открытый в старом Форте Бельведере [20] , с его светлыми стенами, удобными для осмотра прохладными залами, где произведения искусства не громоздятся друг на друга, сразу же вызвал бурные споры, как и новые залы Уффици, якобы слишком белые и строго упорядоченные.

Если же вы захотите полюбоваться видами на улице, то обнаружите, что знаменитые разноцветные памятники с геометрическими узорами — Баптистерий, кампанила Джотто, Дуомо, фасад Санта Мария Новелла — покрыты грязью и пятнами сырости. В конце концов, Дуомо и кампанилу решили помыть, но это длительный процесс, растянувшийся на многие годы; к тому времени, когда фасад Дуомо наконец отмоют, сзади собор снова станет грязным. А пока что здания из зеленого, белого и розового мрамора скрыты за строительными лесами, а вокруг них снуют автомобили. Крыша Бадии — древнего аббатства бенедиктинцев, где похоронен «добрый маркграф» Уго Тосканский (дантовский «великий барон») [21] и которое сегодня частично встроено в здание полицейского участка, — так сильно протекает, что в дождливые воскресенья прихожанам церкви Бадия приходится слушать службу под зонтиками; а ведь именно здесь во время мессы Данте любовался Беатриче. Многие из исторических дворцов, по-прежнему остающихся в частном владении, например, дворец Бартолини-Салимбени, буквально рассыпаются на куски [22] . У города нет денег на реставрацию; у Дирекции изящных искусств тоже нет денег; частные владельцы говорят, что и у них нет денег.

Исторический центр Флоренции — это настоящий кошмар для ее сегодняшнего населения. Его можно сравнить с огромной семейной собственностью, содержать которую наследники не в состоянии, а посторонние осыпают их упреками за то, что они допустили разрушение и порчу памятников старины. В Венеции история превратилась в легенду; в Риме, Вечном Городе, история — это бесконечное настоящее, строгая последовательность арок, уходящих от пап к цезарям, причем именно папство служит гарантией преемственности и выстраивает перспективу будущего, а руины — всего лишь один из великих символов времени. Даже если бы люди допустили разрушение собора Святого Петра, он все равно внушал бы благоговение, как внушает его Форум, а обветшалые стены венецианских дворцов, отраженные в плещущейся воде, представляют собой часть венецианской легенды, которую в восемнадцатом веке уже прославили Гварди и Беллотто. У Рима был Пиранези; у Неаполя был Сальватор Роза; но упадок Флоренции, ее Меркато Веккьо (Старый рынок) и извилистые переулочки гетто (их давно перестроили, и на их месте теперь площадь Республики) вдохновляли только акварелистов девятнадцатого века, чьи работы выставлены не в художественных галереях, а в топографическом музее, под рубрикой «Firenze come era» («Флоренция, какой она была»). Для Флоренции история — это и не легенда, и не вечность, а огромные, тяжелые, грубые каменные строения, требующие постоянного ремонта, давящие на современный город, словно тяжкое долговое бремя, мешающее прогрессу.

Когда-то это был город прогресса. Невозможно было придумать ничего более нефлорентийского, ничего более антифлорентийского, чем покровительственная опека со стороны постоянно живущих там иностранцев, большинство из которых сегодня уехали из города, не сумев смириться с «веспами», с автомобильными гудками, с коммунистами, с ростом стоимости жизни. В их виллы въезжают миланские бизнесмены и строят там новые, выложенные кафелем туалетные комнаты с цветными ваннами и унитазами. Эти миланцы не пользуются любовью у местных жителей; они такие же «дикари», как их предшественники-ломбардцы, явившиеся в шестом веке в Тоскану, чтобы грабить и бесчинствовать. Впрочем, эти вторжения, повторявшиеся раз от разу, составляют неотъемлемую часть флорентийской жизни, они вносят в нее новизну и превращают ее саму в нечто совершенно новое. Флоренция всегда была городом крайностей, с жарким летом и холодной зимой, городом, традиционно заинтересованным в прогрессе и модернизации, но по-прежнему приверженным отсталым взглядам, узким, как ее улочки, тесные, каменные, неприступные. Именно во Флоренции во время последней войны, когда весь город уже был в руках союзников, немногочисленные оставшиеся фашисты оказывали упорное сопротивление и, словно ради спортивного интереса, стреляли с крыш и балконов по людям на улице. В период правления Муссолини флорентийские фашисты считались самыми жестокими и опасными в Италии; в те годы Флоренция была мозговым центром антифашизма, и в разгар Сопротивления город в целом «искупил свою вину» множеством героических подвигов. Сельское население проявляло чудеса храбрости, пряча врагов режима, а в городе многие интеллектуалы и даже некоторые аристократы рисковали жизнью, работая в Сопротивлении. Иными словами, Флоренция, как и всегда, была между лучшим и худшим. Даже немцы здесь разделились на два сорта. В то время как эсэсовцы пытали своих жертв в здании на Виа Болоньезе (район, где в девятнадцатом веке селились представители «верхушки среднего класса»), на другом конце города, на старой площади Санто Спирито, возле церкви Брунеллески, сотрудники библиотеки Немецкого института прятали антифашистов в отделе книг по флорентийскому искусству и культуре. Главарем СС был «флорентийский дьявол», носивший, как это ни странно, фамилию Карита (что по-итальянски значит «доброта»), пыточных дел мастер и доносчик; ему противостоял немецкий консул, использовавший свое официальное положение для спасения разоблаченных подпольщиков. После освобождения консулу, в знак признания его заслуг, предоставили право свободно жить во Флоренции. Такое разделение, такие крайности, такие контрасты характерны для Firenze come era — ужасного города, по многим причинам неудобного и опасного для жизни, города, полного драматизма, города споров, города борьбы.

Глава вторая

Бежав из Рима, Катилина [23] отправился в Этрурию, в расположенный на холме древний город Фьезоле, где его вместе с другими заговорщиками радушно приняли горожане, недовольные существующими порядками. Он провозгласил себя консулом этой старой этрусской цитадели и облачился в соответствующее одеяние. Против него и граждан Фьезоле из Рима были посланы войска. Поход на Фьезоле возглавлял благородный римский воин по имени Фьорино; впрочем, городские укрепления оказались настолько мощными, что преодолеть их не представлялось возможным. Поняв это, Фьорино разбил лагерь у брода через Арно, в том месте, где сейчас и находится Флоренция и куда жители Фьезоле каждую неделю приходили на рынок. Однажды ночью горожане устроили вылазку в лагерь противника, и Фьорино был убит.

Цезарь прибыл с подкреплением и начал строить свой город. Фьезоле взяли штурмом и разрушили. Катилина и его сторонники бежали на Пистойские холмы, где и пали жертвой преследовавших их легионеров в великом сражении при Пистории.

Эта история основания города, изложенная авторами древних хроник, представляет собой странное смешение мифов и реальных событий. Цезарь никогда не вел боевых действий в Тоскане, однако Катилина действительно побывал во Фьезоле, и при Пистории действительно произошла знаменитая битва, в которой он и погиб. Герой Фьорино, по имени которого якобы названа Флоренция — это вымышленный персонаж, сотворенный по образу Ромула, однако на Арно, вблизи Понте Веккьо, там, где река наиболее узкая, действительно существовали этрусские укрепления и рынок, а Цезарь, в определенном смысле, действительно был основателем Флоренции, потому что здесь, на месте древнего италийского города, в соответствии с изданными им аграрными законами, слали селиться его ветераны. Даже даты указаны довольно точно: битва при Пистории, состоялась в 62 году до нашей эры, и это совпадает по времени с легендарным основанием города, а аграрные законы были приняты в 59 году.